Неточные совпадения
— Поздравляю,
тетя Соня, —
говорил Нехлюдов, целуя руки Софьи Ивановны, — простите, замочил вас.
Когда в его отсутствие у него в деревне однажды сделали обыск, явление не редкое в России, он пришел в такое бешенство, что потребовал от правительства извинения перед ним, просил, чтобы его
тетя, близкая ко двору,
говорила об этом с Александром III, и грозил навсегда покинуть Россию.
— Монастыри,
тетя, отжившие учреждения. Это все
говорят.
— Да чего вы! — вскричала она в изумлении. — Ба, да ведь и правда, что они скрывают! Я верить не хотела. Дашу тоже скрывают.
Тетя давеча меня не пустила к Даше,
говорит, что у ней голова болит.
— И maman тоже скажите, чтобы сейчас же приезжала за мной к
тете; maman непременно, непременно хотела заехать, она давеча сама
говорила, я забыла вас предуведомить, — трещала Лиза, — виновата, не сердитесь, Julie… chère cousine…
тетя, я готова!
Cette pauvre [Эта бедная (фр.).]
тетя, правда, всех деспотирует… а тут и губернаторша, и непочтительность общества, и «непочтительность» Кармазинова; а тут вдруг эта мысль о помешательстве, се Lipoutine, ce que je ne comprends pas, [этот Липутин, всё то, чего я не понимаю (фр.).] и-и,
говорят, голову уксусом обмочила, а тут и мы с вами, с нашими жалобами и с нашими письмами…
— Это
тетя и вчера Степан Трофимович нашли будто бы сходство у Николая Всеволодовича с принцем Гарри, у Шекспира в «Генрихе IV», и мама на это
говорит, что не было англичанина, — объяснила нам Лиза.
— Я ни в чем не виноват, пусть
тетя приедет, я не боюсь, —
говорил Саша и тоже плакал.
Вернувшись от Рутиловых,
тетя ничего не сказала Саше. А он встретил ее перепуганный, смущенный и посматривал на нее осторожно и внимательно.
Тетя пошла к Коковкиной.
Поговорили долго, наконец
тетя решила...
Глафире Львовне было жаль Любоньку, но взять ее под защиту, показать свое неудовольствие — ей и в голову не приходило; она ограничивалась обыкновенно тем, что давала Любоньке двойную порцию варенья, и потом, проводив с чрезвычайной лаской старуху и тысячу раз повторив, чтоб chère tante [милая
тетя (фр.).] их не забывала, она
говорила француженке, что она ее терпеть не может и что всякий раз после ее посещения чувствует нервное расстройство и живую боль в левом виске, готовую перейти в затылок.
—
Тетя,
тетя, — перебила ее Татьяна, — помните, что вы мне обещали. Вы сами мне всегда
говорили: правда, Татьяна, правда прежде всего — и свобода. Ну, а правда не всегда сладка бывает, и свобода тоже; а то какая была бы наша заслуга?
— Я,
тетя, ничего не
говорила, — заметила Татьяна.
С мужем она обращалась так, как будто была старше и знала себя умнее его. Алексей не обижался на это, называл её
тётей и лишь изредка, с лёгкой досадой,
говорил...
Расчеты
тети Сони на действие свежего воздуха, на перемещение в карету нисколько не оправдались; затруднения только возросли. Верочка, лежа на ее коленях, продолжала, правда, рыдать, по-прежнему вскрикивая поминутно: «Ай, мальчик! Мальчик!!» — но Зизи стала жаловаться на судорогу в ноге, а Паф плакал, не закрывая рта, валился на всех и
говорил, что ему спать хочется… Первым делом
тети, как только приехали домой, было раздеть скорее детей и уложить их в постель. Но этим испытания ее не кончились.
Каждый раз, как
тетя Соня выходила из детских комнат и спустя несколько времени возвращалась назад, она всегда встречалась с голубыми глазами племянницы; глаза эти пытливо, беспокойно допрашивали и как бы
говорили ей: «Ты,
тетя, ты ничего, я знаю; а вот что там будет, что пап́а и мам́а
говорят…»
Суровая, угловатая худоба
тёти Лучицкой колола ему глаза; он не мог видеть её длинной шеи, обтянутой жёлтой кожей, и всякий раз, как она
говорила, — ему становилось чего-то боязно, точно он ждал, что басовые звуки, исходившие из широкой, но плоской, как доска, груди этой женщины, — разорвут ей грудь.
— Мы поедем под горным берегом, потому что тут тень, —
говорила девушка, разбивая воду ловкими ударами. — Только здесь слабое течение… а вот на Днепре — у
тёти Лучицкой там имение — там, я вам скажу, ужас! Так и рвёт вёсла из рук… Вы не видали порогов на Днепре?..
Знаете, он не
говорит о себе сам, но
тётя Лучицкая, — она ведь одного полка с ним, — рассказывала, что под Горным Дубняком у его лошади разбили пулей ноздрю и она понесла его прямо на турок.
Тётя ведь не
говорила с вами.
Надя. Помнишь,
тетя Таня, старик
говорил о копейке? Это ужасно просто.
Надя. Но,
тетя же! Разве можно так
говорить?..
Надя. Почему — гадость? Просто смешно!.. Трое рабочих,
тетя… Улыбаются и
говорят: «Барыни вы наши милые…»
Надя.
Тетя Таня! Почему, когда в доме мертвый, все
говорят тихо?..
Надя. А вы,
тетя, вы!.. Еще за границей жили, о политике
говорите!.. Не пригласить человека сесть, не дать ему чашку чая!.. Эх вы…
Надя. Вовсе нет! «Мы,
говорят, знаем, — вы очень хорошо поете… Конечно, мы выпивши, но выпившие мы лучше!» Это верно,
тетя! Пьяные они не такие хмурые, как всегда…
— Про какую это вы
тетю говорили давеча? Что еще за
тетя?
—
Тетя, а
тетя, — сказал он, стараясь
говорить ласково, но выходило еще более грубо, чем всегда. — Те… Тетечка.
—
Тетя, — быстро проговорила Вера, — я выхожу за доктора Нещапова. Только
поговорите с ним сами… я не могу…
Здороваясь, он поцеловал у
тети Даши руку и потом то и дело вскакивал, чтобы подать стул или уступить место, все время был очень серьезен и молчал, и если начинал
говорить, то почему-то первую фразу его нельзя было расслышать и понять, хотя
говорил он правильно и не тихо.
У
тети каждую неделю менялись кухарки и горничные; то она рассчитывала их за безнравственность, то они сами уходили,
говоря, что замучились.
Раз в неделю, а иногда и чаще, приезжали гости.
Тетя входила к Вере и
говорила...
Наши дамы выслушали этот доклад обе вместе, но так как Гильдегарда
говорила по-русски очень дурно, то отвечала за себя и за нее
тетя Полли.
Тетя пила чай и слушала историю без улыбки, без ужаса и без гримас и только посмотрела вбок на Гильдегарду, которая тоже окинула ее ответным взглядом, и было ясно, что им не надо было
говорить более, чтобы понимать друг друга.
Отец,
тетя и Гильдегарда пришли в дом, когда уже был вечер, и ели скоро и с аппетитом, а
говорили мало. На лицах у обеих женщин как будто отпечаталось то выражение, какое они получили в ту минуту, когда
тетя проговорила...
Во все это время про князя никто и не
говорил, а тетя-княгиня заперлась от всех и «предалась книгам».
Но
тетя Полли, я
говорю, была находчива: она успела взять обе ее руки, и обе их поцеловала и сказала...
Подозревали тогда, что в мозгу Д* в это время была уже такая путаница, что она не узнавала в
тете Полли лицо, некогда ее сильно уязвившее; но это была неправда. Компаньонка этой дамы рассказывала, что, сделав знакомство с
тетею, Д* постоянно ею бредила, и искала случая
говорить о ней, и всякий разговор заключала словами...
Тетя стала за него заступаться и
говорила дочерям...
Матушка, кажется, побоялась сбиться с линии, а
тетя ничего более не
говорила: она озабоченно копошилась, ища что-то в своем дорожном бауле, а Гильдегарда в это время достала из темного кожаного футляра что-то такое, что я принял за ручную аптечку, и перешла с этим к окну, в которое смотрелось небо, усеянное звездами.
Алымов уже не мог ожидать встретить у этих женщин симпатии и за обедом напрасно старался втянуть
тетю в разговоры: она или молчала, или
говорила с нами, то есть с детьми, а Гильдегарда вовсе не вышла к столу, потому что у нее разболелась голова.
Недавно умерший Николай Антонович Ратынский, который был значительно меня старше и знал наше орловское родство,
говорил мне, будто Тургенев с
тети Полли нарисовал в своем «Помещике» ту барыню, о которой сказал, что она «была не вздор в наш век болезненный и хилый».
— Прошу не
говорить этого! — окончательно теряя всякое самообладание, в бешенстве крикнула я. — Моя мать,
тетя Мария и дедушка Магомет не были попрошайками, как вы
говорите! Не были! Не смейте же
говорить мне этого, бабушка! Да! Да!
— Екатерина Ивановна, мне надо серьезно
поговорить с вами! — произнесла тихим голосом
тетя Леля, опускаясь в кресло, и без дальних проволочек поведала начальнице обо всем случившемся.
Всю долгую ночь добрая
тетя Леля ухаживала за больною, меняя лед на ее головке, вливая ей в запекшийся от жара ротик лекарство. А наутро с желтым осунувшимся лицом с синими кольцами вокруг глаз, но все такая же бодрая, сильная духом, жившим в этом худеньком теле, спешила она к своим маленьким стрижкам «пасти» свое «стадо милых ягняток», как
говорила она в шутку, тянуть долгий, утомительный, полный хлопот и забот приютский день.
Дуня же и Дорушка, обычная «свита» (так про них
говорили в приюте) горбатенькой надзирательницы, присоединились к Наташе, не отходившей теперь от
тети Лели ни на шаг.
— Вот,
тетя Маро, кто мне помогал переносить тяжелые дни! Ну, не правда ли, ведь она прелесть, моя Дуняша! Я же
говорила… И когда вы будете навещать меня в приюте, вы должны получше познакомиться с нею… Не правда ли, ведь вы будете навещать меня, да?
Тетя Леля смолкла… Но глаза ее продолжали
говорить…
говорить о бесконечной любви ее к детям… Затихли и девочки… Стояли умиленные, непривычно серьезные, с милыми одухотворенными личиками. А в тайниках души в эти торжественные минуты каждая из них давала себе мысленно слово быть такой же доброй и милосердной, такой незлобивой и сердечной, как эта милая, кроткая, отдавшая всю свою жизнь для блага других горбунья.
Белобрысая Нан, восседая на почетном месте, уступленным ей
тетей Лелей,
говорила...
— Что случилось? Паланя, чего ты ревешь? Заведеева? Слышишь? Тебе я
говорю… Елена Дмитриевна, позвольте! Дайте мне сесть! — И, недружелюбно взглянув на уступившую ей место
тетю Лелю, Павла Артемьевна с видом власть имущей опустилась подле плачущей воспитанницы на лавку.
— Ну, вот и готово.
Говорила тебе, в кралю писаную тебя превратим, вот оно так и вышло, — пошутила горбатенькая
тетя Леля и, быстро наклонившись к Дуне, неожиданно обняла и поцеловала ее в лоб.